Нью-Йорк, который мы потеряли

Да, был здесь когда-то другой город — город, которого теперь нет. От него теперь почти не осталось и следов, но миллионы среди нас знают о том, что он существовал, — потому что мы жили в нем, в Потерянном Городе Нью-Йорке.

Это был город, который, как писал Джон Чивер, еще купался в реках света; в котором еще можно было услышать звуки квартета Бенни Гудмапа, доносившиеся из репродуктора в писчебумажном магазине на углу, и в котором все поголовно ходили в шляпах.

В этом городе почти все таксомоторы были с шашечками, в них можно было блаженно вытянуть, ноги, а шоферы знали, как проехать к Центральному вокзалу, и рады были помочь вам с вашим багажом. В этом городе были трехкомнатные квартиры с видом на реку. Вы пересекали улицу в потоке людей прямо навстречу вашей милой подружке, ожидавшей вас под часами Билмора; снежинки садятся на ее волосы и тают у вас на глазах. Автомобили никогда не выстраивались в два ряда; двери магазинов никогда не запирались на ключ средь бела дня, а кондукторы автобусов еще давали сдачу.

По всему городу «фараоны» патрулировали свои участки, и все знали их по именам. В этом городе вы не закурили бы в метро. В дождливую погоду надевали бы галоши. Официантки называли бы вас милым. А в летние ночи вы спали бы с открытым окном.

Этот Нью-Йорк теперь исчез, распыленный временем, прогрессом, случаем и алчностью-корыстью. Да, конечно, большинство из нас с сомнением относятся к своим воспоминаниям о былом житье, ибо они живут здесь пока еще не так уж долго. Ностальгия — предательское чувство: заставляет бесповоротно осудить настоящее и предаваться вечному копанию в памяти — которой никогда нe следует особенно гордиться. Для многих из нас акт копания в памяти оказался попросту болезненным — мы очутились лицом к лицу с вопросом, на который было невозможно найти ответ: как мы могли такое допустить, как случилось, что Потерянный Город оказался потерянным? И, как следствие, большая часть из нас рада была еще и предать его забвению.

И вдруг вы неожиданно слышите доносящуюся из тех далеких лет мелодию, вы снова переступаете порог бара «Файв Слот» па площади Св. Марка. Конечно же, вы слушаете Монка и лезете вон из кожи, чтобы быть в курсе всего, что происходит. В другой раз в глазах у вас встает косая полоса желтого света, спускающаяся на 125-ю стрит, и вы спешите покинуть ресторан Фрэнкса, где только что отобедали с известным политиком, торопясь по той же самой стрит в книжный магазин Мишо — отыскать редкий сборник стихотворений Каунти Каллена или почитать газеты — что там новенького в Африке, ведь она в те далекие шестидесятые кипела! После такого утомительного вечера включаете поздней ночью телевизор, смотрите на серебристом экране какой-нибудь забытый фильм сороковых годов... и снова оказываетесь на террасе отеля «Бревурт» па углу 5-й авеню и 8-й стрит в компании девушки вашей мечты летним безоблачным днем. Все войны закончены. У вас в кармане — подумать только! — целых тридцать долларов, и этот грешный мир не мог бы быть лучше! Кто из жителей Потерянного Города осмелился бы представить себе, что в один прекрасный день «Бревурт» канет в Лету, равно как и «Файв Спот», и Монк, и ресторан Фрэнка, и книжный магазин Мишо, и даже — девушка вашей мечты?

Пит ХЭМИЛЛ
«Нью-Йорк, который мы потеряли».
«Нью-Йорк Мэгэзин»
21-28.X11. 1987

«Палладиум»

Зимой 1955 года я впервые поднялся по длинной узкой лестнице, ведущей в «Палладиум». Мне было тогда 19 лет. Я отслужил солдатом 1-го класса в армии и занялся боксом. В моем воображении рисовались два образа. Первый — человек в галстуке-бабочке поднимает мою руку в перчатке на ринге в «Мэдисон Скуэр-Гардене», объявляя во весь голос имя нового чемпиона в среднем весе - мое!!! Второй — жюри объявляет мое бесспорное лидерство в мамбо — ча-ча-ча — меренгу в «Палладиуме» — истинном латиноамериканском* дансинге на углу Бродвея и 53-й стрит. И не случайно эти два видения сливались. Для любителей танцевать в ту эпоху «Палладиум» был «Мэдисон Скуэр-Гар-деном» латиноамериканской музыки, а многие боксеры латиноамериканского происхождения считали «Мэдисон Скуэр-Гардеп» «Палладиумом» боксерских боев. Для парня 1950-х годов из «латинос» и то, и другое было местом стяжания славы.

В моей памяти «Палладиум» остался огромной танцевальной площадкой, фланкированной с левой стороны низенькой эстрадой для оркестра, а с правой — длинным баром. В помещении постоянно клубились синие облака сигаретного дыма. У бара, воссев на высоких табуретах, с любопытством смотрели то на танцующих, то друг па друга мужчины и женщины, поглощая в больших количествах ром; порою они адресовали слова, что накипели у них на душе, зеркалу, служившему фоном. Шесть деревянных столпов поддерживали плафон, не давая ему улететь на Бродвей, когда с эстрады раздавались мощные звуки мамбо. На колоннах были размещены красные прожекторы; впоследствии я узнал, что, когда их включали, это мерцание подчас вызывало в заведении большой скандал...

Помимо всех этих бывавших тут прекрасных женщин, величие и славу «Палладиуму» стяжала звучавшая в этом зале музыка - от сентиментального лиризма Тито Родригеса до играющего мускулами «Латиноамериканского джаза» Тито Пуэнте и его магических тарелок. В присутствии того и другого Тито ни один молодой человек и ни одна юная особа не могли усидеть на месте. Я не помню, чтоб я о чем-то разговаривал, когда бывал в «Палладиуме». Все, что требовалось — подойти к юной прелестнице в черном платье и предложить: «Bailamos? О, bailamos!» («Потанцуем? Давайте, потанцуем!») Поначалу, сразу после войны, всем заправляли Мачито и его афро-кубинские музыканты. Как мне рассказывал великий пианист из «латинос» Чарли Пальмьери, они придавали латиноамериканской музыке благородный окрас, но тут вышла забавная ситуация — Мачито привлекал любящую джаз публику не только джазовыми мотивами, но и своей дружбой с Диззи Джильспи, который приезжал выступать в «Палладиум», заполняя паузы между собственными концертами в «Берд-ленде» в нескольких кварталах отсюда. Первоначально публика в «Палладиуме» состояла из чернокожих американцев и белых фанатов джаза. Пуэнте и Родригес стали выступать здесь со своими оркестрами только с 1951 года, а закрылся зал в 1959-м. Оба Тито поставили музыкальную планку на недосягаемую высоту — как мне поведал Пальмьери — если вы не могли играть так же замечательно, как Пуэнте и Родригес, то делать в этом зале вам было нечего вообще. Вскоре на его сцену стали выходить лучшие исполнители из «латинос» — Пepec, Прадо, Фахардо, «Ла Оркестра Арагон», Вильос Каракас, Норо Моралес, секстет «Ла Плайя», Бенни Морет, Рональдо Лазери, Мои Ривера и множество других. Двух оркестров стало попросту недостаточно: в «Палладиуме» стали выступать уже три, и играли они до четырех часов утра. Но и теперь публика не была исключительно латиноамериканской: вечерами по четвергам, когда давал свои мастер-классы танца Джо Пайро по прозвищу Киллер, приходили евреи и итальянцы, по пятницам — пуэрториканцы, а по субботам — испано-язычные всех мастей. Ну а воскресенье отдавалось на откуп афро-американцам — всем хотелось танцевать под латиноамериканскую музыку! Впрочем, здесь не всегда все бывало гладко, конфликты здесь тоже случались — иные гости вели себя как самые настоящие хибарос, проще сказать, самая неотесанная деревенщина! Тогда в дело вступали два самых знаменитых в Нью-Йорке белокурых «латинос» - братья Тони и Пит Анжелетт, и, как вспоминает мой друг, детектив Панчо Мурсия, всякий раз, когда кто-нибудь из гостей кубарем скатывался вниз по длинной лестнице «Палладиума», можно было с уверенностью сказать, что спустил его кто-нибудь из братьев Анжелетт. Но дальше этого братья не шли.

Жизнь «Палладиума» регулировалась всего несколькими правилами. Так, вы не имели права стоять, точно столб лицом к площадке — это же все-таки дансинг, здесь танцуют! Исключение делалось только для новобранцев в униформе и друзей братьев Анжелетт. Другое правило было куда суровее: если кого-то по какой бы то ни было причине выставили из «Палладиума», то это пожизненно. На памяти завсегдатаев «Палладиума» был только один случай исключения из этого железного закона: когда одному юному изгнаннику разрешено было вернуться после долгих упрашиваний приходского священника. С высоты минувших лет представляется, что это заведение было в большей моде, чем существующие ныне, и притом куда более безобидным. Не скажу, что в туалетах «Палладиума» никогда не курили марихуану и не нюхали кокаин, — осмелюсь предположить, что бывало и такое! Но в самих этих танцах было что-то чистое и удивительное — всякий, кто хоть раз увидел Анибала Васкеса и Луиса Макину тот не забудет никогда! Здесь, в этом самом месте, люди встречались, флиртовали, влюблялись, сюда возвращались и после того, как сочетались законным браком. Во всем Нью-Йорке мужчины и женщины почтенного возраста, читая в газетных полосах новости из «Палладиума» на 14-й стрит, качают головой и со вздохом говорят: «Heт, это не тот «Палладиум»! Они ходят на другие латиноамериканские дансинги смотреть, как юное поколение отплясывает в ритмах доброй старой музыки, или на дискотеки, где, как и в былые времена, играют собственные оркестры, и говорят: «Нет, это не «Палладиум», того не вернуть!» Конечно, остался «Мэдисон Скуэр-Гарден», что на 8-й авеню, по тот, прежний «Палладиум», сохранился только в воспоминаниях.